Leo Multi Language

War and Peace - "Война и мир"

By Leo Tolstoy
Dual-language book in Russian and English

English Translation by Louise and Aylmer Maude. This novel includes French language. It was fashionable to use French in elite social settings during the time the novel was written. More side-by-side Russian-English chapters coming soon...

Лев Николаевич Толстой Война и мир Том 1 ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. I.		Lev Nikolaevich Tolstoy War and Peace Volume 1 Part 1 I.
-- Еh bien, mon prince. Genes et Lucques ne sont plus que des apanages, des поместья, de la famille Buonaparte. Non, je vous previens, que si vous ne me dites pas, que nous avons la guerre, si vous vous permettez encore de pallier toutes les infamies, toutes les atrocites de cet Antichrist (ma parole, j'y crois) -- je ne vous connais plus, vous n'etes plus mon ami, vous n'etes plus мой верный раб, comme vous dites. Ну, здравствуйте, здравствуйте. Je vois que je vous fais peur, садитесь и рассказывайте.		"Well, Prince, so Genoa and Lucca are now just family estates of the Buonapartes. But I warn you, if you don't tell me that this means war, if you still try to defend the infamies and horrors perpetrated by that Antichrist--I really believe he is Antichrist--I will have nothing more to do with you and you are no longer my friend, no longer my 'faithful slave,' as you call yourself! But how do you do? I see I have frightened you--sit down and tell me all the news."
Так говорила в июле 1805 года известная Анна Павловна Шерер, фрейлина и приближенная императрицы Марии Феодоровны, встречая важного и чиновного князя Василия, первого приехавшего на ее вечер. Анна Павловна кашляла несколько дней, у нее был грипп, как она говорила (грипп был тогда новое слово, употреблявшееся только редкими).		It was in July, 1805, and the speaker was the well-known Anna Pavlovna Scherer, maid of honor and favorite of the Empress Marya Fedorovna. With these words she greeted Prince Vasili Kuragin, a man of high rank and importance, who was the first to arrive at her reception. Anna Pavlovna had had a cough for some days. She was, as she said, suffering from la grippe; grippe being then a new word in St. Petersburg, used only by the elite.
В записочках, разосланных утром с красным лакеем, было написано без различия во всех:		All her invitations without exception, written in French, and delivered by a scarlet-liveried footman that morning, ran as follows:
"Si vous n'avez rien de mieux a faire, M. le comte (или mon prince), et si la perspective de passer la soiree chez une pauvre malade ne vous effraye pas trop, je serai charmee de vous voir chez moi entre 7 et 10 heures. Annette Scherer".		"If you have nothing better to do, Count [or Prince], and if the prospect of spending an evening with a poor invalid is not too terrible, I shall be very charmed to see you tonight between 7 and 10--Annette Scherer."
-- Dieu, quelle virulente sortie -- отвечал, нисколько не смутясь такою встречей, вошедший князь, в придворном, шитом мундире, в чулках, башмаках, при звездах, с светлым выражением плоского лица. Он говорил на том изысканном французском языке, на котором не только говорили, но и думали наши деды, и с теми тихими, покровительственными интонациями, которые свойственны состаревшемуся в свете и при дворе значительному человеку. Он подошел к Анне Павловне, поцеловал ее руку, подставив ей свою надушенную и сияющую лысину, и покойно уселся на диване.		"Heavens! what a virulent attack!" replied the prince, not in the least disconcerted by this reception. He had just entered, wearing an embroidered court uniform, knee breeches, and shoes, and had stars on his breast and a serene expression on his flat face. He spoke in that refined French in which our grandfathers not only spoke but thought, and with the gentle, patronizing intonation natural to a man of importance who had grown old in society and at court. He went up to Anna Pavlovna, kissed her hand, presenting to her his bald, scented, and shining head, and complacently seated himself on the sofa.
-- Avant tout dites moi, comment vous allez, chere amie? Успокойте друга, -- сказал он, не изменяя голоса и тоном, в котором из-за приличия и участия просвечивало равнодушие и даже насмешка. -- Как можно быть здоровой... когда нравственно страдаешь? Разве можно оставаться спокойною в наше время, когда есть у человека чувство? -- сказала Анна Павловна. -- Вы весь вечер у меня, надеюсь?		"First of all, dear friend, tell me how you are. Set your friend's mind at rest," said he without altering his tone, beneath the politeness and affected sympathy of which indifference and even irony could be discerned. "Can one be well while suffering morally? Can one be calm in times like these if one has any feeling?" said Anna Pavlovna. "You are staying the whole evening, I hope?"
-- А праздник английского посланника? Нынче середа. Мне надо показаться там, -- сказал князь. -- Дочь заедет за мной и повезет меня. -- Я думала, что нынешний праздник отменен. Je vous avoue que toutes ces fetes et tous ces feux d'artifice commencent a devenir insipides.		"And the fete at the English ambassador's? Today is Wednesday. I must put in an appearance there," said the prince. "My daughter is coming for me to take me there." "I thought today's fete had been canceled. I confess all these festivities and fireworks are becoming wearisome."
-- Ежели бы знали, что вы этого хотите, праздник бы отменили, -- сказал князь, по привычке, как заведенные часы, говоря вещи, которым он и не хотел, чтобы верили.		"If they had known that you wished it, the entertainment would have been put off," said the prince, who, like a wound-up clock, by force of habit said things he did not even wish to be believed.
-- Ne me tourmentez pas. Eh bien, qu'a-t-on decide par rapport a la depeche de Novosiizoff? Vous savez tout. -- Как вам сказать? -- сказал князь холодным, скучающим тоном. -- Qu'a-t-on decide? On a decide que Buonaparte a brule ses vaisseaux, et je crois que nous sommes en train de bruler les notres.		"Don't tease! Well, and what has been decided about Novosiltsev's dispatch? You know everything." "What can one say about it?" replied the prince in a cold, listless tone. "What has been decided? They have decided that Buonaparte has burnt his boats, and I believe that we are ready to burn ours."
-- Князь Василий говорил всегда лениво, как актер говорит роль старой пиесы. Анна Павловна Шерер, напротив, несмотря на свои сорок лет, была преисполнена оживления и порывов. Быть энтузиасткой сделалось ее общественным положением, и иногда, когда ей даже того не хотелось, она, чтобы не обмануть ожиданий людей, знавших ее, делалась энтузиасткой. Сдержанная улыбка, игравшая постоянно на лице Анны Павловны, хотя и не шла к ее отжившим чертам, выражала, как у избалованных детей, постоянное сознание своего милого недостатка, от которого она не хочет, не может и не находит нужным исправляться.		Prince Vasili always spoke languidly, like an actor repeating a stale part. Anna Pavlovna Scherer on the contrary, despite her forty years, overflowed with animation and impulsiveness. To be an enthusiast had become her social vocation and, sometimes even when she did not feel like it, she became enthusiastic in order not to disappoint the expectations of those who knew her. The subdued smile which, though it did not suit her faded features, always played round her lips expressed, as in a spoiled child, a continual consciousness of her charming defect, which she neither wished, nor could, nor considered it necessary, to correct.
В середине разговора про политические действия Анна Павловна разгорячилась. -- Ах, не говорите мне про Австрию! Я ничего не понимаю, может быть, но Австрия никогда не хотела и не хочет войны. Она предает нас. Россия одна должна быть спасительницей Европы. Наш благодетель знает свое высокое призвание и будет верен ему. Вот одно, во что я верю. Нашему доброму и чудному государю предстоит величайшая роль в мире, и он так добродетелен и хорош, что Бог не оставит его, и он исполнит свое призвание задавить гидру революции, которая теперь еще ужаснее в лице этого убийцы и злодея. Мы одни должны искупить кровь праведника... На кого нам надеяться, я вас спрашиваю?... Англия с своим коммерческим духом не поймет и не может понять всю высоту души императора Александра. Она отказалась очистить Мальту. Она хочет видеть, ищет заднюю мысль наших действий. Что они сказали Новосильцову?... Ничего. Они не поняли, они не могут понять самоотвержения нашего императора, который ничего не хочет для себя и все хочет для блага мира. И что они обещали? Ничего. И что обещали, и того не будет! Пруссия уж объявила, что Бонапарте непобедим и что вся Европа ничего не может против него... И я не верю ни в одном слове ни Гарденбергу, ни Гаугвицу. Cette fameuse neutralite prussienne, ce n'est qu'un piege. Я верю в одного Бога и в высокую судьбу нашего милого императора. Он спасет Европу!...		In the midst of a conversation on political matters Anna Pavlovna burst out: "Oh, don't speak to me of Austria. Perhaps I don't understand things, but Austria never has wished, and does not wish, for war. She is betraying us! Russia alone must save Europe. Our gracious sovereign recognizes his high vocation and will be true to it. That is the one thing I have faith in! Our good and wonderful sovereign has to perform the noblest role on earth, and he is so virtuous and noble that God will not forsake him. He will fulfill his vocation and crush the hydra of revolution, which has become more terrible than ever in the person of this murderer and villain! We alone must avenge the blood of the just one.... Whom, I ask you, can we rely on?... England with her commercial spirit will not and cannot understand the Emperor Alexander's loftiness of soul. She has refused to evacuate Malta. She wanted to find, and still seeks, some secret motive in our actions. What answer did Novosiltsev get? None. The English have not understood and cannot understand the self-abnegation of our Emperor who wants nothing for himself, but only desires the good of mankind. And what have they promised? Nothing! And what little they have promised they will not perform! Prussia has always declared that Buonaparte is invincible, and that all Europe is powerless before him.... And I don't believe a word that Hardenburg says, or Haugwitz either. This famous Prussian neutrality is just a trap. I have faith only in God and the lofty destiny of our adored monarch. He will save Europe!"
-- Она вдруг остановилась с улыбкою насмешки над своею горячностью. -- Я думаю, -- сказал князь улыбаясь, -- что ежели бы вас послали вместо нашего милого Винценгероде, вы бы взяли приступом согласие прусского короля. Вы так красноречивы. Вы дадите мне чаю? -- Сейчас. A propos, -- прибавила она, опять успокоиваясь, -- нынче у меня два очень интересные человека, le vicomte de MorteMariet, il est allie aux Montmorency par les Rohans, одна из лучших фамилий Франции. Это один из хороших эмигрантов, из настоящих. И потом l'abbe Morio: вы знаете этот глубокий ум? Он был принят государем. Вы знаете?		She suddenly paused, smiling at her own impetuosity. "I think," said the prince with a smile, "that if you had been sent instead of our dear Wintzingerode you would have captured the King of Prussia's consent by assault. You are so eloquent. Will you give me a cup of tea?" "In a moment. A propos," she added, becoming calm again, "I am expecting two very interesting men tonight, le Vicomte de Mortemart, who is connected with the Montmorencys through the Rohans, one of the best French families. He is one of the genuine emigres, the good ones. And also the Abbe Morio. Do you know that profound thinker? He has been received by the Emperor. Had you heard?"
-- А! Я очень рад буду, -- сказал князь. -- Скажите, -- прибавил он, как будто только что вспомнив что-то и особенно-небрежно, тогда как то, о чем он спрашивал, было главною целью его посещения, -- правда, что l'imperatrice-mere желает назначения барона Функе первым секретарем в Вену? C'est un pauvre sire, ce baron, a ce qu'il parait. -- Князь Василий желал определить сына на это место, которое через императрицу Марию Феодоровну старались доставить барону. Анна Павловна почти закрыла глаза в знак того, что ни она, ни кто другой не могут судить про то, что угодно или нравится императрице. -- Monsieur le baron de Funke a ete recommande a l'imperatrice-mere par sa soeur, -- только сказала она грустным, сухим тоном. В то время, как Анна Павловна назвала императрицу, лицо ее вдруг представило глубокое и искреннее выражение преданности и уважения, соединенное с грустью, что с ней бывало каждый раз, когда она в разговоре упоминала о своей высокой покровительнице. Она сказала, что ее величество изволила оказать барону Функе beaucoup d'estime, и опять взгляд ее подернулся грустью.		"I shall be delighted to meet them," said the prince. "But tell me," he added with studied carelessness as if it had only just occurred to him, though the question he was about to ask was the chief motive of his visit, "is it true that the Dowager Empress wants Baron Funke to be appointed first secretary at Vienna? The baron by all accounts is a poor creature." Prince Vasili wished to obtain this post for his son, but others were trying through the Dowager Empress Marya Fedorovna to secure it for the baron. Anna Pavlovna almost closed her eyes to indicate that neither she nor anyone else had a right to criticize what the Empress desired or was pleased with. "Baron Funke has been recommended to the Dowager Empress by her sister," was all she said, in a dry and mournful tone. As she named the Empress, Anna Pavlovna's face suddenly assumed an expression of profound and sincere devotion and respect mingled with sadness, and this occurred every time she mentioned her illustrious patroness. She added that Her Majesty had deigned to show Baron Funke beaucoup d'estime, and again her face clouded over with sadness.
Князь равнодушно замолк. Анна Павловна, с свойственною ей придворною и женскою ловкостью и быстротою такта, захотела и щелконуть князя за то, что он дерзнул так отозваться о лице, рекомендованном императрице, и в то же время утешить его.		The prince was silent and looked indifferent. But, with the womanly and courtierlike quickness and tact habitual to her, Anna Pavlovna wished both to rebuke him (for daring to speak he had done of a man recommended to the Empress) and at the same time to console him, so she said:
-- Mais a propos de votre famille, -- сказала она, -- знаете ли, что ваша дочь с тех пор, как выезжает, fait les delices de tout le monde. On la trouve belle, comme le jour. Князь наклонился в знак уважения и признательности. -- Я часто думаю, -- продолжала Анна Павловна после минутного молчания, подвигаясь к князю и ласково улыбаясь ему, как будто выказывая этим, что политические и светские разговоры кончены и теперь начинается задушевный, -- я часто думаю, как иногда несправедливо распределяется счастие жизни. За что вам судьба дала таких двух славных детей (исключая Анатоля, вашего меньшого, я его не люблю, -- вставила она безапелляционно, приподняв брови) -- таких прелестных детей? А вы, право, менее всех цените их и потому их не стоите. И она улыбнулась своею восторженною улыбкой. -- Que voulez-vous? Lafater aurait dit que je n'ai pas la bosse de la paterienite, -- сказал князь.		"Now about your family. Do you know that since your daughter came out everyone has been enraptured by her? They say she is amazingly beautiful." The prince bowed to signify his respect and gratitude. "I often think," she continued after a short pause, drawing nearer to the prince and smiling amiably at him as if to show that political and social topics were ended and the time had come for intimate conversation--"I often think how unfairly sometimes the joys of life are distributed. Why has fate given you two such splendid children? I don't speak of Anatole, your youngest. I don't like him," she added in a tone admitting of no rejoinder and raising her eyebrows. "Two such charming children. And really you appreciate them less than anyone, and so you don't deserve to have them." And she smiled her ecstatic smile. "I can't help it," said the prince. "Lavater would have said I lack the bump of paternity."
-- Перестаньте шутить. Я хотела серьезно поговорить с вами. Знаете, я недовольна вашим меньшим сыном. Между нами будь сказано (лицо ее приняло грустное выражение), о нем говорили у ее величества и жалеют вас... Князь не отвечал, но она молча, значительно глядя на него, ждала ответа. Князь Василий поморщился. -- Что вы хотите, чтоб я делал! -- сказал он наконец. -- Вы знаете, я сделал для их воспитания все, что может отец, и оба вышли des imbeciles. Ипполит, по крайней мере, покойный дурак, а Анатоль -- беспокойный. Вот одно различие, -- сказал он, улыбаясь более неестественно и одушевленно, чем обыкновенно, и при этом особенно резко выказывая в сложившихся около его рта морщинах что-то неожиданно-грубое и неприятное.		"Don't joke; I mean to have a serious talk with you. Do you know I am dissatisfied with your younger son? Between ourselves" (and her face assumed its melancholy expression), "he was mentioned at Her Majesty's and you were pitied...." The prince answered nothing, but she looked at him significantly, awaiting a reply. He frowned. "What would you have me do?" he said at last. "You know I did all a father could for their education, and they have both turned out fools. Hippolyte is at least a quiet fool, but Anatole is an active one. That is the only difference between them." He said this smiling in a way more natural and animated than usual, so that the wrinkles round his mouth very clearly revealed something unexpectedly coarse and unpleasant.
-- И зачем родятся дети у таких людей, как вы? Ежели бы вы не были отец, я бы ни в чем не могла упрекнуть вас, -- сказала Анна Павловна, задумчиво поднимая глаза. -- Je suis votre верный раб, et a vous seule je puis l'avouer. Мои дети -- ce sont les entraves de mon existence. Это мой крест. Я так себе объясняю. Que voulez-vous?... -- Он помолчал, выражая жестом свою покорность жестокой судьбе. Анна Павловна задумалась. -- Вы никогда не думали о том, чтобы женить вашего блудного сына Анатоля? Говорят, -- сказала она, -- что старые девицы ont la manie des Marieiages. Я еще не чувствую за собою этой слабости, но у меня есть одна petite personne, которая очень несчастлива с отцом, une parente a nous, une princesse Болконская. -- КнязьВасилий не отвечал, хотя с свойственною светским людям быстротой соображения и памяти показал движением головы, что он принял к соображению эти сведения.		"And why are children born to such men as you? If you were not a father there would be nothing I could reproach you with," said Anna Pavlovna, looking up pensively. "I am your faithful slave and to you alone I can confess that my children are the bane of my life. It is the cross I have to bear. That is how I explain it to myself. It can't be helped!" He said no more, but expressed his resignation to cruel fate by a gesture. Anna Pavlovna meditated. "Have you never thought of marrying your prodigal son Anatole?" she asked. "They say old maids have a mania for matchmaking, and though I don't feel that weakness in myself as yet, I know a little person who is very unhappy with her father. She is a relation of yours, Princess Mary Bolkonskaya." Prince Vasili did not reply, though, with the quickness of memory and perception befitting a man of the world, he indicated by a movement of the head that he was considering this information.
-- Нет, вы знаете ли, что этот Анатоль мне стоит 40 000 в год, -- сказал он, видимо, не в силах удерживать печальный ход своих мыслей. Он помолчал. -- Что будет через пять лет, если это пойдет так? Voila l'avantage d'etre pere. Она богата, ваша княжна? -- Отец очень богат и скуп. Он живет в деревне. Знаете, этот известный князь Болконский, отставленный еще при покойном императоре и прозванный прусским королем. Он очень умный человек, но со странностями и тяжелый. La pauvre petite est malheureuse, comme les pierres. У нее брат, вот что недавно женился на Lise Мейнен, адъютант Кутузова. Он будет нынче у меня.		"Do you know," he said at last, evidently unable to check the sad current of his thoughts, "that Anatole is costing me forty thousand rubles a year? And," he went on after a pause, "what will it be in five years, if he goes on like this?" Presently he added: "That's what we fathers have to put up with.... Is this princess of yours rich?" "Her father is very rich and stingy. He lives in the country. He is the well-known Prince Bolkonski who had to retire from the army under the late Emperor, and was nicknamed 'the King of Prussia.' He is very clever but eccentric, and a bore. The poor girl is very unhappy. She has a brother; I think you know him, he married Lise Meinen lately. He is an aide-de-camp of Kutuzov's and will be here tonight."
-- Ecoutez, chere Annette, -- сказал князь, взяв вдруг свою собеседницу за руку и пригибая ее почему-то книзу. -- Arrangez-moi cette affaire et je suis votre вернейший раб a tout jamais pan, comme mon староста m'ecrit des донесенья. Она хорошей фамилии и богата. Все, что мне нужно. И он с теми свободными и фамильярными, грациозными движениями, которые его отличали, взял за руку фрейлину, поцеловал ее и, поцеловав, помахал фрейлинскою рукой, развалившись на креслах и глядя в сторону. -- Attendez, -- сказала Анна Павловна, соображая. -- Я нынче же поговорю Lise (la femme du jeune Болконский). И, может быть, это уладится. Ce sera dans votre famille, que je ferai mon apprentissage de vieille fille.		"Listen, dear Annette," said the prince, suddenly taking Anna Pavlovna's hand and for some reason drawing it downwards. "Arrange that affair for me and I shall always be your most devoted slave-slafe with an f, as a village elder of mine writes in his reports. She is rich and of good family and that's all I want." And with the familiarity and easy grace peculiar to him, he raised the maid of honor's hand to his lips, kissed it, and swung it to and fro as he lay back in his armchair, looking in another direction. "Attendez," said Anna Pavlovna, reflecting, "I'll speak to Lise, young Bolkonski's wife, this very evening, and perhaps the thing can be arranged. It shall be on your family's behalf that I'll start my apprenticeship as old maid."